Баратынский Евгений Абрамович (Боратынский; 19 февраля [2 марта] 1800, село Вяжля, Кирсановский уезд, Тамбовская губерния – 29 июня [11 июля] 1844, Неаполь) – русский поэт, переводчик. Одна из самых ярких и в то же время загадочных и недооцененных фигур русской литературы.
В славной череде предков Е. А. Баратынского, восходящей к XIV веку, первыми стоят галицийский воин Димитрий Божедар и его сын, владевший замком Боратын (Божья оборона). Отсюда и пошло имя Боратынских.
С XVII века Боратынские – в России, при дворе царя Алексея Михайловича, Петра I, Екатерины. Начав с нижних чинов в гвардии, отец поэта Абрам Андреевич Боратынский дослужился до генерал-майора, но за неуместную доброту свою впал в немилость и был отправлен императором Павлом в изгнание.
Вместе с юной супругой отставной генерал поселился сначала в смоленской, а потом в тамбовской глуши, и здесь, в имении Мара (по-другому, Вяжля), в степном раздолье и тишине, родился и подрастал их первенец Евгений. Вскоре появились у него братья и сестры, всего семеро – шумная и дружная семья.
Любимая маменька Александра Федоровна, бывшая фрейлина, была хорошо образована и заботилась о том же для своих детей. Пяти лет Евгений уже читал по-французски и заслушивался рассказами своего наставника-итальянца Джачинто Боргезе о его «лучезарной родине», о Везувии, о Капри, о Неаполе... Весело было играть, весело и учиться.
Позднее, в холодном Петербурге, воспитанник Пажеского корпуса Евгений Боратынский не раз вспомнит свою степную родину. Он привыкнет к казенному распорядку, но не сможет привыкнуть к равнодушию и несправедливости своих начальников. В короткое время из кроткого и послушного мальчика он превратится в отчаянного шалуна, предводителя «общества мстителей».
За одну особенно дерзкую проделку Боратынский и его товарищ были исключены из корпуса без права поступления в какую-либо другую службу, кроме солдатской. В те времена это означало гражданскую смерть.
Ему едва минуло шестнадцать, а жизнь была кончена. Но Евгений не пустил себе пулю в лоб и не ожесточился, а, пережив потрясение, вступил рядовым в лейб-гвардии Егерский полк, стоявший в Петербурге. Ему было дано позволение жить не в казарме, а на частной квартире.
И тут кончается история дворянского недоросля, и начинается история поэта Евгения Баратынского. Потому что квартиру с ним делил не кто иной, как Антон Дельвиг, юный стихотворец, вчерашний лицеист и друг Александра Пушкина. Он привел Боратынского на «литературные субботы» В. А. Жуковского и «литературные среды» П. А. Плетнева, подружил со всей той шумной, веселой, непочтительной братией, которая на дружеских пирушках и в журнальных спорах, «между лафитом и клико» и изредка в ночных бдениях за письменным столом создавала новый поэтический язык, новую российскую словесность.
Там, где Семеновский полк,
В пятой роте, в домике низком
Жил поэт Баратынский
С Дельвигом, также поэтом.
Тихо жили они.
За квартиру платили немного,
В лавочку были должны.
Дома обедали редко.
В общении и творческом состязании с В. Жуковским, А. Пушкиным, В. Кюхельбекером, А. Одоевским, Д. Давыдовым, А. Бестужевым Баратынский (так он теперь подписывает свои стихи) очень скоро из робкого новичка превращается в мастера. Можно ли поверить, что такой шедевр, как «Разуверение» («Не искушай меня без нужды»), написан юношей, едва достигшим двадцати одного года!
Элегии Евгения Баратынского у всех на устах: и у гусар, и у известных стихотворцев, и у прелестных дам. Потом он скажет об этом времени:
Венчали розы, розы Леля
Мой первый век, мой век младой!
Я был счастливый пустомеля
И девам нравился порой.
«Старик»
Но судьба позаботилась о том, чтобы путь его не был гладок, и послала новое испытание. В 1820 г. рядовой Баратынский был произведен в унтер-офицеры, зачислен в Нейшлотский пехотный полк и отправлен в Финляндию. В этом же году выслали и Пушкина.
В период службы в Финляндии Баратынский продолжает печататься. Его стихи выходят в альманахе Бестужева и Рылеева «Полярная Звезда».
Поэтов-декабристов не вполне устраивали стихи Баратынского, так как в них отсутствовала социальная тематика и чувствовалось влияние классицизма. Вместе с тем самобытность Баратынского не вызывала сомнений. Рано проявившаяся склонность к изощренному анализу душевной жизни доставила Баратынскому славу тонкого и проницательного «диалектика».
Гранитные скалы, водопады, дремучий бор и поздняя весна. Шумный Петербург, друзья, красавицы – все это кажется сном. Но постепенно и в этом пустынном краю он находит людей, с которыми можно поговорить по душе, а полковой командир относится к поэту по-отечески, не обременяет его службой, отпуская время от времени в Петербург и в Москву. Баратынский много пишет, печатается в журналах, талант его достигает полного расцвета.
Осенью 1824 года Баратынский получил разрешение состоять при корпусном штабе генерала Закревского в Гельсингфорсе. Там Баратынский окунулся в бурную светскую жизнь. Он увлекается женой генерала Аграфеной Закревской, у которой позже был роман и с Пушкиным.
Эта страсть принесла Баратынскому много мучительных переживаний. Образ Закревской в его стихах отразился неоднократно – прежде всего в образе Нины, главной героини поэмы «Бал», а также в стихотворениях: «Мне с упоением заметным», «Фея», «Нет, обманула вас молва», «Оправдание», «Мы пьем в любви отраву сладкую», «Я безрассуден, и не диво…», «Как много ты в немного дней».
В 1826 году, произведенный в офицеры, он, наконец, может выйти в отставку. Свобода! Баратынский поселяется в Москве, женится. Его жена не считалась красавицей, но была умна, имела тонкий вкус. Ее нервный характер доставлял много страданий Баратынскому и способствовал тому, что многие друзья от него отдалились.
Через год выходит из печати его первая книга, включающая поэмы «Эда» и «Пиры». В 1827 году – первое собрание лирических стихотворений – итог первой половины его творчества. В 1828 году вышла поэма «Бал», в 1831 – «Наложница» («Цыганка»). Поэмы отличались замечательным мастерством формы и выразительностью изящного стиха, не уступающего пушкинскому. Баратынский был общим молчаливым согласием признан одним из лучших поэтов своего времени и стал желанным вкладчиком лучших журналов и альманахов, несмотря на то, что критика отнеслась к его стихам поверхностно.
Евгений Абрамович полон надежд, строит планы, но внутренним чувством, обострившимся за годы изгнания, понимает, что все кругом уже не то, самый воздух стал другим. «На очень холодной площади в декабре месяце тысяча восемьсот двадцать пятого года перестали существовать люди двадцатых годов с их прыгающей походкой. Время вдруг переломилось...» (Ю. Тынянов).
После подавления восстания декабристов Баратынский, в отличие от Пушкина, считает невозможной для поэта близость к власти и участие в государственной политике. Уйдя в частную жизнь, он жил то в Москве, то в своём подмосковном имении Мураново (приданое жены), то в Казани, много занимался хозяйством. По переписке Баратынского конца 1830-х – начала 1840-х годов о нем создается впечатление, как о рачительном хозяине и заботливом отце. В Мураново он построил дом, переоборудовал мельницу, завел лесопилку, насадил новый лес. Анастасия Львовна родила ему девятерых детей.
Изредка он ездил в Петербург, где в 1839 году познакомился с Михаилом Лермонтовым, не придав этому значения. В обществе был ценим как интересный и иногда блестящий собеседник.
Баратынскому были свойственны неумение и нежелание производить впечатление, быть в центре внимания, застенчивость, отсутствие заботы о своей биографии и эффектном поведении. Внутреннее целомудрие и сдержанность выгодно отличали его от других авторов, громко заявляющих о своих правах. Вяземский вспоминал о Баратынском: «Едва ли можно было встретить человека умнее его, но ум его не выбивался с шумом и обилием…»
1830-е годы, несмотря на внешнее спокойствие, были тяжелы для поэта, быть может, более, чем годы солдатской службы. Император Николай Павлович стихов не любил, сочинителям вообще не доверял, считая их смутьянами. За несколько неосторожных слов или строчек закрывались журналы, газеты... Безвременно умер Дельвиг, не вынеся «отеческого» внушения Бенкендорфа. Через несколько лет погиб Пушкин. Самым популярным автором сделался Булгарин.
Баратынский, тяжело перенесший все это, уходит в себя.
«Век шествует путем своим железным», но ему не по пути с ним. Отныне все резче разделяются в нем два человека: один счастливый семьянин (растит детей, хозяйствует в усадьбе, строит новый дом); другой – глубокий и грустный поэт, мысли¬тель, видящий гораздо дальше своих современников и потому чувствующий себя все более одиноким среди них.
Есть бытие; но именем каким
Его назвать? Ни сон оно, ни бденье;
Меж них оно, и в человеке им
С безумием граничит разуменье.
«Последняя смерть»
Но как быть? «Дарование есть поручение. Должно исполнить его, невзирая ни на какие препятствия, а главное из них – унылость». В третьей и последней своей книге – «Сумерки» (1842) – Баратынский подавал весть другим поколениям чита¬телей и поэтов, другому веку. Почти не замеченный критикой, понимаемый только узким кругом друзей, он надеялся быть услышанным потомками и – не ошибся.
Заграничное путешествие 1843-1844 гг., о котором давно мечтал поэт и в которое, наконец, смог отправиться вместе с семьей, оживило Баратынского. Он побывал в Германии; в Париже познакомился со всем цветом новейшей литературы. На морском пути в Италию, радуясь свежему ветру и брызгам волн, он записывает стихотворение «Пироскаф», полное надежды.
Последние стихи – «Дядьке-итальянцу» - Баратынский написал в Неаполе, на родине своего первого наставника, размыш¬ляя о нем, о его могиле в степном краю и завидуя тем счастливцам, что встретили свой последний час в садах этого города. Судьба ли поймала поэта на слове или услышали древние боги, но ранним утром 11 июля Евгений Баратынский внезапно скончался. Накануне у Анастасии Львовны произошел нервный припадок, что и раньше с ней случалось. Это сильно подействовало на Баратынского, внезапно у него усилились головные боли, которыми он часто страдал. В смерти его остались загадки. Единственной свидетельницей и участницей драмы была Анастасия Львовна.
Спустя год тело его было перевезено в Петербург и погребено в Александро-Невской лавре. Газеты и журналы почти не откликнулись на смерть Баратынского.
О, тягостна для нас...
Жизнь, в сердце бьющая могучею волною,
И в грани узкие втесненная судьбою.