Стругацкий Борис Натанович (15 апреля 1933, Ленинград – 19 ноября 2012, Санкт-Петербург) – советский и российский писатель, сценарист, переводчик, создавший в соавторстве с братом Аркадием Стругацким несколько десятков произведений, ставших классикой современной научной и социальной фантастики.
Наша страна делится на читателей Стругацких и тех, кого они по разным причинам не зацепили. Как правило, это те, кто равнодушен к фантастике.
Борис Стругацкий вместе с братом Аркадием Стругацким поднял фантастику, которая долго считалась беллетристикой низкого пошиба, до уровня высокой литературы. Для громадного большинства населения – заслуженное олицетворение понятия «писатель-фантаст» на русской почве. Братья Стругацкие стали признанными классиками русской литературы: их романы входят в школьную программу, постоянно экранизируются и остаются учебниками жизни для все новых и новых поколений. После смерти брата Борис Стругацкий издал две книги, написанные им в одиночку, под псевдонимом С. Витицкий. Потом Борис Натанович руководил литературным семинаром молодых писателей-фантастов, являлся членом жюри нескольких литературных премий, страстно, до самой смерти, коллекционировал марки, много читал, увлекался программированием и компьютерными стратегиями. Не любил выступлений перед публикой и организованных встреч с читателями и вообще предпочитал по возможности не выходить из дома. При этом всегда занимал активную жизненную позицию.
Два поколения читателей, сформированных Стругацкими, - это люди, начинавшие читать с конца 1960-х до конца 1980-х, в эпоху жесточайшего книжного дефицита. Книжный дефицит – это не столько недостаток книг или информации, сколько недостаток идей. Ситуация, которую люди, не жившие в те годы, даже представить себе не могут, потому что сегодня идей – странных, сумасшедших, мракобесных, возвышающих, необычных, нелепых, опасных, забытых, темных и светлых – хоть пруд пруди. Тогда было не так, и книги Стругацких делали великую работу – они были полны свежими и необычными идеями.
Определить их круг довольно трудно – не удивительно, что интерпретациям произведений Стругацких посвящено невероятное количество текстов разного достоинства. Однако главный мотив заметен уже в ранних их вещах: мир не таков, каким кажется, не стоит принимать видимость за сущность. Это было чувство, близкое всякому советскому человеку, – этакий «синдром Штирлица», - всякий чувствовал себя немного Штирлицем, потому что понимал: главное – не проколоться на какой-нибудь мелочи. Таковы и герои Стругацких: дон Румата – Антон, Странник и Максим Каммерер, сталкер Рэд Шухарт и многие-многие другие, - они все вынуждены скрывать свои мысли и чувства, свое истинное лицо, они все – на чужой территории, где действуют опасные, подчас абсурдные и даже враждебные силы...
Творчество Стругацких часто делят на два этапа – сначала был светлый Мир Полдня, прекрасная мечта о коммунистическом обществе, а потом – скептические, даже мрачные вещи. Такое восприятие связано с тем, что книги приходили к читателю не совсем в том порядке, в каком были написаны. Главные книги Стругацких, ставшие культовыми, - «Полдень, XXII век», «Трудно быть богом», «Понедельник начинается в субботу», «Обитаемый остров», «Пикник на обочине» были написаны в пределах одного десятилетия, в 1960-е. И тогда же были написаны самые неоднозначные: «Второе нашествие марсиан», «Хищные вещи века», «Улитка на склоне», «Сказка о Тройке », «Гадкие лебеди »...
И это не удивительно – Стругацкие действительно мечтали о коммунизме – и подвергли эту мечту жесткому анализу. С самого начала советская власть делала ставку на прогресс. Советский вариант коммунизма был вроде бы всецело устремлен в будущее. Но всякое серьезное размышление об этом будущем, попытки осмыслить коммунистическую реальность натыкались на жесткие идеологические рамки. Потому что, по трезвому размышлению, будущее получалось не слишком светлым.
Теневая сторона была и у светлого «Мира Полдня». Она обозначена уже в самой книге, просто она убрана на задний план, потому что коммунистическое будущее мы видим, так сказать, глазами туристов – астронавтов, вернувшихся на Землю после полета со субсветовой скоростью. Они как-то пытаются вписаться в прекрасный новый мир, со снующими всюду кибердворниками и киберсадовниками, самодвижущимися дорогами и людьми, витающими в высоких материях... Но это – витрина. В этом мире почти не видно детей – они воспитываются коллективно, в отрыве от родителей, в этом мире нет устойчивых семей, здесь редко вспоминают историю... Этот мир похож на растянутый на всю планету гибрид общаги и академгородка. Они, может, со стороны и кажутся прекрасными, но обитатели этих городков, современники и читатели Стругацких, прекрасно помнили их происхождение и чувствовали их ограниченность. В мире Полдня люди не свободны – даже если сами этого не ощущают.
Трудно сказать, предполагали ли Стругацкие изначально такое прочтение. Но у всякой мечты есть логика, а логика рассуждений о коммунизме последовательно приводила к одному – к отсутствию свободы. К границе, опутанной колючей проволокой. К Зоне, таящей неведомое.
Мотив Зоны возникает у Стругацких очень рано, уже в рассказе «Забытый эксперимент», и в дальнейшем лишь развивается – через Лес «Улитки на склоне» к причудливому «Граду обреченному», который, по сути, весь внутри забытого эксперимента. И, надо заметить, списано это почти с натуры – подобных зон по всей стране (да и по всему миру) полным-полно. Чернобыльская – разве что самая известная, но много больше зон, так сказать, контролируемых экспериментов. Там странного и неприятного не меньше. Парадокс в том, что у Стругацких Зона или ее эквивалент зачастую и становится пространством свободы – как в «Пикнике на обочине». Дело, видимо, в том, что не всегда легко понять, с какой стороны проволоки ты находишься – и в прекрасном XXIII веке Гаг, «парень из преисподней», чудом спасенный из пекла жестокой войны, что идет в его мире, чувствует себя пленником.
Есть, впрочем, у Стругацких книга, стоящая особняком, действительна светлая и оптимистичная – и недаром она до сих пор остается бестселлером. Это «Понедельник начинается в субботу», сказка для научных работников младшего возраста. Напоминание о тех временах, когда науку считали по-настоящему важным делом.